Через неделю после авиакатастрофы над Синаем версия теракта стала основной и привела к решению прекратить авиасообщение с Египтом и эвакуации десятков тысяч наших туристов. Без багажа, как делают англичане. Хотя никакой теракт все равно не дезавуирует всего, что было написано в последние дни про состояние чартеров, старых лизинговых самолетов, мелких компаний и системы управления гражданской авиацией в целом. Последнее особенно актуально на фоне и продолжающегося подковерного скандала вокруг «Трансаэро» и в связи со спорным назначением Сердюкова. А версия теракта вновь актуализирует тему безопасности не только технической, но и контртеррористической.
Возникают подозрения, что никаких мер повышенной безопасности после начала бомбардировок в Сирии не приняли. Иначе как объяснить, что только теперь спецслужбы России и Египта договорились о таких совместных мерах в аэропортах, а наши специалисты отправились проводить аудит в египетских аэропортах на предмет работы систем безопасности. Отчасти нас, может, извиняет, что таких мер не приняли и другие европейские страны, чьи граждане — частые гости на египетских курортах. Но ведь и погиб-то наш самолет, а не их, а если бы погиб их, то аналогичные вопросы уже задавались бы правительствам соответствующих стран.
Подтверждение версии о теракте может иметь более масштабные последствия для внутренней и внешней политики России, нежели туристический «исход из Египта». К примеру, трагедия в Беслане в свое время «неожиданно» привела к отмене губернаторских выборов и «заморозкам» на ряде других направлений.
Нынешняя станет не только очередной вехой на пути нашего вползания в войну с терроризмом на Ближнем Востоке (и не только), но и будет стимулировать поиск таких форм взаимодействия с внешним миром, которые одних заставят говорить об изоляции страны по отношению к враждебному внешнему окружению, а других о том, что нынешнее состояние отношений России с Западом — это путь в тупик, притом опасный.
Между этими крайностями — изоляцией, напоминающей советскую, и сотрудничеством с Западом по жизненно важным проблемам (число которых в глобализирующемся мире лишь множится) — и предстоит найти баланс. Который отразится на внутренней жизни и экономике: либо дальнейшее сползание к «мобилизационной модели» при очевидной неспособности созданной системы госуправления такую модель менеджировать, либо раскрепощение сил экономического роста, требующих все же той или иной степени открытости, свобод, хотя мало кто верит в способность созданной системы госуправления к такой открытости в принципе.
Непростая, в общем, возникла задачка.
Трагедия с нашим самолетом еще раз заставила вспомнить об очевидном: борьба с международным терроризмом требует гораздо более тесного и, главное, искреннего сотрудничества между Россией и Западом.
Путин принял решение о прекращении авиасообщения с Египтом после разговора с британским премьером Кэмероном. Очевидно, тот привел аргументы, которые побудили действовать так же, как многие другие европейские страны. Видимо, Кэмерон в разговоре с Путиным сослался на данные перехвата телефонных и прочих коммуникаций: якобы террористы ИГИЛ обсуждали детали теракта. Речь могла идти о результатах работы секретного центра слежения GCHQ (Government Communications Headquarters, британский аналог американского АНБ), расположенного в Маунт Трудос на Кипре. По свидетельству Эдварда Сноудена, перед GCHQ еще в 2009 году была поставлена задача (хотя официального разрешения на такого масштаба прослушки эта организация не получала) следить за «каждым видимым пользователем интернета», включая все посещаемые сайты и установление его «пользовательского профиля».
И уже в 2012 году таким образом обрабатывалось 50 млрд записей метаданных. В сутки! В нынешнем году объем должен возрасти до 100 млрд.
Вряд ли британские спецслужбы знали заранее о дате и цели теракта, чтобы вовремя упредить российских коллег. Однако нельзя отрицать, что сотрудничество российских и западных (прежде всего, американских и британских) спецслужб в борьбе с терроризмом и раньше оставляло желать лучшего, а теперь оно вовсе прекращено из-за событий на Украине.
Станет ли оно более конструктивным, в частности ради борьбы с ИГИЛ, или эпизод «ограниченной откровенности» в связи с катастрофой А321 так и останется мимолетным порывом бывшего партнера по «восьмерке»? Тот же вопрос можно задать и о контактах с американцами. Российские спецслужбы попросили ФБР помочь в расследовании авиакатастрофы для определения возможных взрывных устройств и вроде получили согласие.
Таким образом, российское военное вмешательство в Сирии, возможно, действительно ведет к формированию новой, «постукраинской» повестки отношений Москвы и Запада.
Хотя вряд ли мы имели в виду, что в ней окажутся столь трагические пункты, как крупнейшая авиакатастрофа в истории российской гражданской авиации.
Объективно антитерроризм, конечно, может стать основой для конструктивного взаимодействия. Хотя на дворе уже ситуация, напоминающая «холодную войну», история все равно не повторится в тех формах, к каким привыкли после Второй мировой. Никто не захочет пересматривать одно и то же «кино» дважды, когда Россия и Америка выступали косвенными противниками чуть ли во всех уголках земли. Да и расклад сил не тот.
Однако само по себе сотрудничество даже на почве очевидного антитерроризма не сложится вне контекста отношений по более широкому кругу проблем. Где, с одной стороны, Западу предстоит определиться, сколь «терпим» и почему для него режим Владимира Путина, а нам, с другой стороны, стоило бы отойти от заполошного антизападничества, сколь бы «морально неприемлемыми» нам ни казались их ценности. Очевидно, что обеим сторонам пройти даже свою часть пути навстречу друг другу будет весьма непросто. Однако без этого никакого «совместного антитерроризма» не получится.
Во внутренней российской жизни нарастание внешних угроз — так уж повелось исторически — никогда не проходило без серьезных перемен внутри страны.
Мотив «как страшно вокруг», ежедневно подогреваемый не только телевизором, но и реальными событиями, еще более усиливает предпосылки для окончательного размена внутренней свободы на если не саму безопасность, то на чувство безопасности (о нем нам тоже расскажут по телевизору). «Заграница» как явление предстает в глазах обывателя все более опасным и враждебным миром, от которого защитить — закрыть, да — может только Родина-мать, она же царь-батюшка-отец-родной.
В такой атмосфере (в том числе страха) могут пройти и будут приняты запуганным обывателем все новые ограничения. На общение с заграницей во всех формах. На неприятие чего-либо нового, априори опасного или вредного, поскольку позаимствованного извне. Мы и так в массе своей исходили из того, что любые инновации на русской почве в исполнении русского чиновничества — зло, а теперь и подавно, ведь они все есть порочное «заимствование оттуда». А нам такого не надобно — лишь бы не было войны, будем жить, как жили.
Еще более возрастет — и тотчас будет на это дан с готовностью ответ, как всегда, с перебором — запрос на дальнейшее огосударствление и укрупнение. Для начала тех же авиакомпаний под предлогом повышения безопасности. Импортозамещение от пустой кампанейщины перейдет в стадию паранойи, которую надо претворять в жизнь вне зависимости от цены вопроса.
Инакомыслие еще сильнее станет восприниматься обывательским большинством как проявление «предательства национальных интересов в трудное для страны время». А «открытость информации» будет приравнена к разглашению гостайны даже там, где тайн и в помине нет.
Упадет спрос — и предложение — на перемены: сейчас не время «заниматься опасными экспериментами», надо «продержаться», «выстоять».
Главный же парадокс наступающих времен будет состоять в том, что «продержаться и выстоять» (прежде всего, экономически и технологически) в условиях нарастания изоляционизма, который в российских условиях традиционно оборачивается антизападничеством, будет все сложнее без широкого взаимодействия с тем же Западом. И не только по темам терактов. Хотя бы по причинам нарастающего технологического отставания.
Как и когда будет найден новый баланс (он не будет тождественен тому, что существовал в годы первой «холодной войны»), сказать трудно. И будет ли он найден вообще. Однако время для его поиска стремительно уходит, и у Москвы пока нет на сей счет более конкретного ответа, чем еще большее повышение ставок в игре, начатой вокруг Сирии при сохранении напряженности и вокруг Украины.
Катастрофа А321, которую иные критики режима злорадно подают как «расплату за авантюру», на самом деле, скорее, увы, подтверждает правильность выбранного курса.
Хотя, подчеркнем, курса отчаянного. (К тому же террористы могли своими действиями стремиться нанести удар и по египетскому светскому военному режиму, обрушив туристическую отрасль.)
Во-первых, те тысячи россиян, что воюют в ИГИЛ, не оценили бы проявленной сдержанности, займи мы позицию осторожного (такие люди всегда воспринимают это как слабость) невмешательства. Они пришли бы к нам домой. Ровно такие же нравы и у государств — основных игроков в регионе, они тоже уважают силу. Подобный риск террористического ответа стоит перед всяким государством, проводящим активную внешнюю политику. И не только внешнюю. Ставить ее в безусловную зависимость от такого риска — сомнительная мотивация. Получится, что террористы могут «ветировать» действия государств и шантажировать их.
Скорее, надо говорить о безответственности и провале лиц, отвечающих за безопасность, за то, что в данных условиях не были приняты меры на упреждение угроз и минимизацию риска. Или были, но не сработали? Обычно такие вопросы задают в ходе парламентских расследований. Впрочем, о чем это я…
Во-вторых, у России, если трезво смотреть на вещи, менталитет российской власти и привычные ей методы действий, нет иных реальных путей выстраивания новых отношений с Западом иначе как в форме «военного кризис-менеджмента». Так что, если понадобится, ставки будут повышены вновь.
Георгий Бовт
09.11.2015
Источник: gazeta.ru
