Теракты в Париже, а также взрыв российского самолета A321 над Синаем лишний раз показали, что у России и западных стран есть почва для общей работы – это борьба с терроризмом. О том, как громкие нападения террористов «Исламского государства» (ИГ, ИГИЛ, группировка признана в России террористический и запрещена) повлияли на боевые действия в Ираке и в Сирии и изменил ли Запад свой взгляд на роль Москвы в этом конфликте, «МК» рассказал эксперт Центра изучения современного Афганистана Андрей Серенко.
– Как повлияют парижская трагедия и признание теракта на борту российского А321 на борьбу с ИГ в Сирии и Ираке?
– Развитие событий очевидное. Не исключено оформление еще одной коалиции группой стран, желающих принять участие в бомбардировках ИГ и завершить его военный проект. Сегодня для группировки ситуация достаточно напряженная – за всю эпоху ее существования. После бомбардировок России, Ирана и Сирии, такой русско-шиитской коалиции в Сирии, и после успешного наступления курдов под американским воздушным прикрытием, которое было накануне терактов в Париже, начался фактический раздел территории ИГ, отделение его иракской фракции от сирийской. Все это привело к тому, что боевики ИГ сконцентрировали основные силы в городах Ракка и Мосул, сокращая определенные территории в Сирии и Ираке, готовясь к обороне, видимо, с печальным исходом.
Думаю, сегодня оформляется та военная коалиция, которая будет завершать военный проект ИГ. Как политический, как религиозный и как пропагандистский проект ИГ будет существовать еще долго, но как военный проект он может быть завершен в течение нескольких месяцев. Другой вопрос – в какой конфигурации коалиция будет реализовываться. Будет ли участвовать в этом Россия или это будет отдельная коалиция? По большому счету, с точки зрения судьбы ИГ, это не очень принципиально, потому что его военный проект закончится с падением Ракки и Мосула. Угроза для этих «столиц» становится вполне осязаемой.
– Пойдет ли речь о наземной операции со стороны коалиционных сил или со стороны России?
– Я бы не исключал проведение ограниченной наземной операции со стороны России, особенно когда будет речь идти о завершающем этапе военной кампании. До тех пор пока речь не идет об осаде Ракки и Мосула, Россия вряд ли будет принимать участие в наземной операции. Она ограничится воздушными ударами и укреплением коалиции желающих поучаствовать в уничтожении ИГ. Когда дело коснется этих двух городов, российский спецназ вполне может в этом поучаствовать, потому что кому-то же надо «водрузить знамя над Рейхстагом». Какая-то символика этой победы должна быть. Иными словами, я не исключаю ограниченной наземной операции со стороны России при штурме Ракки. Думаю, это будут действия специальных групп, подразделений. Речь не идет о масштабных операциях с участием десятков тысяч человек.
Для России важен еще один момент. Она заинтересована в уничтожении ИГ, но вряд ли она бы хотела, чтобы это произошло слишком быстро. По одной причине: в Сирии большую угрозу для нее представляет не ИГ, которое после парижских терактов больше опасно на внесирийском фронте. Парадоксально, но, демонстрируя «успехи» за пределами Сирии, в Сирии оно терпит поражение. В этом смысле ИГ представляет для Асада и для поддерживающей его России проблему, но меньшую, чем, например, «Джабхат ан-Нусра», «Исламский фронт» или, допустим, Свободная сирийская армия (ССА), которая никуда не исчезала. Россия, Асад, Ирана были бы заинтересованы не столько в разгроме ИГ, сколько в разгроме «Джабхат ан-Нусры», «Исламского фронта» и других подразделений, которые входят в коалицию джихадистских, но не ИГИЛовских структур и которые тоже воюют в Сирии. Думаю, для России было бы важнее разгромить их, а потом уже совместными усилиями с заинтересованными европейскими союзниками, демонстрируя приверженность братству со времен Второй мировой войны, завершить победный марш на Ближний Восток водружением флагов над Раккой и Мосулом.
Западных союзников в первую очередь интересует разгром ИГ. В меньшей степени их волнуют проблемы России и Асада, связанные с «Джабхат ан-Нусрой» и другими джихадистскими организациями неигиловского толка и ССА. Это монументальное расхождение во взглядах между Россией и ее партнерами. Думаю, здесь невольно будет конкуренция – кто кого быстрее разгромит. Москве не хотелось бы оставлять Асада один на один с «Джабхат ан-Нусрой» и другими джихадистскими структурами неиголовского толка после нанесения военного поражения ИГИЛ, то есть когда этот проект будет значительно ослаблен. В этом случае нынешняя российско-шиитская коалиция может оказаться вновь в изоляции, как это было до парижских событий.
– После терактов президент Франции Франсуа Олланд одобрил идею широкой антитеррористической коалиции, которую выдвинул Путин в конце сентября. Это означает, что Запад изменил свой взгляд на роль России в этом конфликте?
– Это означает эмоциональную реакцию президента Франции, которому необходимо было что-то говорить и делать в ситуации крайнего психологического стресса. В этих условиях он одобрил бы и присоединение инопланетян к коалиции в борьбе с ИГИЛ. Для него была необходима имитация каких-то действий, поскольку французские власти не смогли обеспечить безопасность своих граждан, и надо было отвечать за это. Какой-то эмоциональный и психологический пафос будет продолжаться некоторое время, но он не будет долгим. Хотя Франция будет активнее других стран участвовать в этой операции и даже координировать свои действия с Россией, но я думаю, что политика тех стран, которые не пережили трагедии, аналогичной той, что произошла в Париже, будет более солидарной с Вашингтоном. Они будут проводить другую операцию – без участия России, без участия Асада, безусловно. Существенная интрига здесь – будет ли Иран участвовать в обеих операциях. Не исключено, что Тегеран сможет участвовать в обеих коалициях.
– День спустя после терактов во французской столице прошли венские переговоры по поводу урегулирования сирийского кризиса. Изменили ли что-нибудь теракты в контексте мирного процесса?
– Думаю, ИГИЛ вынесен коалиционный приговор присяжных. Этот проект обречен на военное уничтожение. Военная победа возможна, но политическая, религиозная и медийная – с этим пока что придется подождать. Я не почувствовал, что после венской встречи было принято решение, схожее с решением антигитлеровской коалиции. Понятно, что хотели собраться по одному поводу, но после парижских взрывов аура этого мероприятия была очень радикализована и т.д. Поэтому, конечно, там прозвучала соответствующая риторика, но я не увидел каких-то практических мер после этой встречи. Не заявлено о создании какого-то объединенного командования, координационного центра хотя бы против ИГИЛ. Не идет речь и о координации в сфере развединформации, в сфере совместной организации воздушных налетов. Да, определенная координация действий с Россией есть. С определенной долей условности можно говорить и о том, что есть координация и с асадовскими партнерами, особенно через Россию. Боюсь, на самом деле, то, что было достигнуто в Вене, – это максимальный результат, который можно получить в этой ситуации. Я думаю, последующие договоренности будут еще более скромные. Каждый будет стараться выплыть самостоятельно.
01.12.2015
Источник: «Московский комсомолец»
