Расстрел гей-клуба в Орландо исламистом дает России возможность повторить антитеррористическое сближение с США, как это было 11 сентября 2001 года, а заодно избавиться от одиозных и опасных черт государственной идеологии.
Владимир Путин выразил соболезнования пострадавшим в Орландо и написал Обаме, что в России «разделяют боль и скорбь тех, кто потерял своих родных и близких в результате этого варварского преступления». Президент России объявил, таким образом, что разделяет боль и скорбь геев, их партнеров (в том числе по ненавистным гей-бракам), их родителей (про таких говорили у нас еще недавно, не так воспитали детей), их друзей и сочувствующего им Запада, с которым враждовал именно по этому поводу.
Его слова только отчасти соответствуют действительности. В России многие – от бывшего спикера Патриархии до нынешнего молодого бизнесмена с исламскими корнями – разделяют не только боль и скорбь, но и, судя по соцсетям, если не образ действий, то чувства стрелявшего: действительно, сколько можно это терпеть, сидели бы тихо, не показывались, были бы целы. Тезис о том, что жертва насилия сама виновата, потому что попалась на глаза, опровергается, однако, всей предшествующей историей: по той же логике проблема евреев Рейха, христиан времен Диоклетиана, православных священников времен НКВД, поэта Мандельштама и поэта Гумилева состояла в том, что они плохо прятались. Однако, даже когда все они прятались хорошо, за ними приходили в укрытие. Строго говоря, именно это и произошло в Орландо: террорист стрелял не в общедоступном месте, а на манер Брейвика на острове Утёйа или Цорионова в Манеже, пришел на закрытое мероприятие в специализированное место, то есть именно туда, где по щедротам российских сторонников морали другие и должны находиться и тогда им ничего не будет. Весь предыдущий опыт, однако, показывает, что хорошо спрятаться врагам тоталитарных идеологий удается только на том свете, поэтому попытка не стоит усилий.
Отработанный материал
Расстрел гей-клуба религиозным фанатиком выявил то неудобное положение, в котором довольно давно, как минимум с начала сирийской операции, оказалось российское руководство. Затруднительно бороться против ИГИЛ (запрещен в России) и разделять с ним его базовую заповедь. Это значит создавать собственными руками недосягаемого конкурента: ИГИЛ в исполнении этой заповеди всегда будет впереди, а все прочие рядом с ним всегда будут выглядеть нерешительными и недоработавшими (вот и приходится самим идти в магазин за винтовкой).
Занять желанное в истории место победителя ИГИЛ нельзя, разделяя его главную ценность (а это, если мы спросим всех религиозных фанатиков мира – а не молитва и пост – и есть их главная, самая глубоко сидящая ценность, что довольно много говорит о механике религиозного фанатизма). Даже сталинский СССР, хотя использовал тоталитарные практики, сходные с немецкими, на словах всегда провозглашал ценности, противоположные нацистским. Это в то время, а что ж теперь, когда не 37-й год.
Нелогично считать главной опасностью религиозных фанатиков и одновременно сообщать населению, что они, в сущности, правы. Гораздо логичнее сообщать, что они во всем и кругом не правы, как во вчерашней очень быстрой (почти как 11 сентября 2001 года) путинской телеграмме.
После сирийской кампании, которая отодвинула вдаль украинскую, во время надежд на новые дипломатические и экономические достижения российская антигейская кампания давно потеряла всякий смысл, если он когда-то у нее был. Наступило удобное время забыть ее окончательно: вести себя иначе после Орландо просто не очень прилично и не слишком рационально, хотя бы потому, что на любую официальную гомофобию Запад теперь будет реагировать еще более раздраженно и принципиально, а это плохо совместимо не только с самыми самонадеянными задачами – создать новую антигитлеровскую коалицию свободолюбивых народов против терроризма (понятие свободолюбия сейчас включает и толерантность) или обеспечить себе постоянное место в мировом совете директоров, но и с такими приземленными целями, как снятие санкций, возвращение в страну инвесторов и дипломатическое разрешение крымской и донбасской аномалии с частичным признанием ее итогов.
Теракт в Орландо мог бы стать хорошим поводом если не осудить прежнюю государственную гомофобную политику, то тихо о ней забыть и прекратить натравливание одних граждан страны на других, сочтя всех лояльных подданных одинаково полезными податными душами, независимо от их личных предпочтений, как это бывало и прежде, и при государях императорах, и совсем недавно. Жили ведь мы и первый, и второй путинский срок без этой ценности, и экономика росла, и патриотизм прибывал, и благосостояние повышалось, и даже войны выигрывались. Так что даже верующим правителям, к числу которых относят себя и Путин, и адресат его первой телеграммы Буш, не стоит преувеличивать ее богоугодность для земных царствий и предоставить Богу разбираться с личными грехами подданных на личном для каждого Страшном суде. С богоугодностью Саддама Хусейна и аль-Багдади им по этой части все равно не сравниться.
Теракт в Орландо для российских начальников (как реальных, так и мнимых сотрясателей воздуха в поисках карьеры) мог бы стать поводом выйти из нелепой гомофобной ловушки, в которую они себя загнали в поисках общих ценностей с народом, призванных заменить прежние материальные, которые стали поступать с перебоями.
Замена сначала принесла кое-какие результаты по части сплочения правителя с народом поверх голов наказанного среднего класса, но, с другой стороны, еще до всякого Майдана сильно подпортила тот глобальный русский праздник, пир на весь мир, который готовились накрыть на Олимпиаде в Сочи.
Потом роль главных врагов России перехватили украинские националисты, потом исламские террористы из ИГ, и ценность гомофобной кампании упала: риски и неудобства, которые она приносит, превысили выгоды, особенно сейчас.
Запад это только раздражает, а успешно продать свою гомофобию третьему миру и стать лидером борьбы развивающегося человечества против развращенного Запада у нас не получается: для консерваторов Индии и исламских стран мы сами такой Запад и есть, Латинская Америка и Китай с его совсем иными моральными традициями к главной теме российской морали равнодушны. Для перспективных европейских правых важнейший пункт программы – антиэмигрантский, и гомофобия в их понимании связана не столько с европейскими ценностями, сколько с нравами приезжих, от которых эти ценности надо защитить. И оставшиеся в итоге некоторые страны Африки не собираются вместе с нами ссориться с Западом на этой почве, кроме тех, что уже поссорились на другой.
Толерантность по сравнению
Конечно, российская идеология не умеет делать резких разворотов, а власть редко признает ошибки и выступает с покаянными заявлениями. Ее метод – тихий слив, забвение, отсутствие реакции на инициативу идейных непосед и низовых карьеристов, которые бросают камень в ожидании кругов, но они вдруг перестают появляться.
Разумеется, Путин до некоторой степени уверен, что просто выражал сочувствие погибшим людям, независимо от их сексуальной ориентации, и что в России нет никакой дискриминации по этому признаку, потому что такой-то и такой-то артисты эстрады – народные и он им лично вручал орден. Именно так пытаются смягчить неприятные для себя импликации путинской телеграммы российские враги терпимости. Сказать, что Путин (и мы с ним) сочувствует просто убитым и раненым людям – это попытка вывести за скобки мотив убийства и таким образом выгородить для себя привычное пространство для ненависти, внутри которого можно продолжать в том же духе: жертвам мы сочувствуем, а извращенцы пусть не высовываются.
Однако сознательное отделение убийства от мотива есть если и не разновидность соучастия, то как минимум форма сокрытия преступления. Когда сообщается, что в Америке вешают негров, никак невозможно переформулировать тему таким образом, что в Америке одни люди вешают других. При расследовании убийства скинхедами таджикского дворника в Москве следствию не безразличен тот факт, что он приезжий с юга; при убийстве пророссийского журналиста в Киеве – взгляды убитого, и так далее.
Разумеется, Путин прекрасно осознает и мотивы, и особенности места преступления, и тот факт, что погибшие в российской идеологии последнего времени долго были главным идейным врагом, наглядным воплощением аморального Запада, который хочет нас растлить, а мы защищаем свой сексуальный суверенитет. До украинских событий в течение нескольких лет это было центральной темой российской идеологии.
Чуть больше соответствуют действительности слова про отсутствие дискриминации. Российская власть, даже принимая репрессивные законы и формулируя кампании против врагов, не имеет в виду ни тотального, без изъяна, применения этих законов, ни каких-то окончательных решений. Поэтому по числу легально действующих гей-клубов Москва по-прежнему превосходит многие города свободных стран. Точно так же, как, несмотря на нападки идеологов на русский современный театр или искусство, и то и другое в России существует и плодоносит. Президенту может казаться высокой степенью терпимости тот факт, что существует то, что в глазах некоторых представителей его круга и большой части населения должно быть изведено под корень. Однако в мировой системе координат дискриминация в России есть, и с этим ничего не поделаешь. Саудовским королям тоже может казаться, что женщины у них невероятно свободны: и в университет могут ходить свой, и водительские права скоро начнут получать.
Тем более заявления Путина о том, что у нас нет гомофобии, кажутся ему верхом толерантности на фоне того, что позволяют себя другие лидеры, от Лукашенко до Мугабе. Когда глава персоналистского авторитарного режима говорит о том, что его правлению не присуще какое-то свойство, подразумевается, что это свойство – плохое. До некоторой степени «у нас нет гомофобии» – отважное заявление в ситуации, когда часть народа считает это свойство хорошим и требует, чтобы оно было.
Это балансирование в целом вписывается в подход Путина к институтам и правилам современного мира: нарушать, когда выгодно, дух, соблюдая букву и приличия.
Российская государственная гомофобия – довольно риторична. Она существует для единения с большинством, но государство пресекает эксцессы. Группы идейных рэкетиров «Оккупай-педофиляй» и «Оккупай-геронтофиляй», которые маскировали вымогательство борьбой против педофилии, представителей сексуальных меньшинств и либералов (по словам вдохновителя обеих групп неонациста Марцинкевича, «для выявления сущности либерализма»), разгромлены, а их участники приговорены к тюремным срокам в том же 2013 году, когда Дума приняла антигейские законы. Следствие велось среди прочего по статье «о возбуждении ненависти по признаку сексуальной ориентации». Однако нападения, подобные американскому, были и у нас, пусть и менее трагические, вроде нападения на гей-клуб в Москве в октябре 2012 года.
Слабое место государства
Строго говоря, российская политика вполне могла бы привести к похожей трагедии и в России, если бы здесь было проще с оружием, а мусульманская община была бы столь же инокультурной, как в Америке. И это был бы, конечно, внешний и внутренний кошмар для власти.
Есть глубокая связь между децентрализованным насилием, гомофобией и религиозным экстремизмом. Религиозно мотивированная гомофобия – одно из тонких мест, где государство чаще всего теряет монополию на насилие, и тем чаще, чем больше дает понять, что оно тоже не симпатизирует нарушителям сексуального единодушия.
Испарения этой опасной смеси в воздухе для государства рискованней, чем выгоды от сплочения народа против общего врага. Для своих Кремль опасно совместил и даже заместил национальное понимание русского мира, которое показалось разрушительным для многонациональной страны, размытым антизападным морализаторством. Добровольцы воюют против украинских националистов, чтобы вместе с Украиной не затащили в Европу, где однополый разврат. Притом что взгляды на европейский разврат у каких-нибудь самопровозглашенных луганских казаков и их заклятых врагов из запрещенного «Правого сектора» совпадают, а опасность быть затащенным в Европу и у тех и у других не так уж велика. Зато гомофобия стала частью идеологии героизированных ДНР и ЛНР заодно со многими из тех, кто имеет военный опыт на востоке Украины и, пока теоретически, готов побороться за эти ценности здесь, если государство не справляется.
Президентские соболезнования в случае крупного несчастья – неизбежный дипломатический протокол. Но тональность и содержание сюжетов государственных СМИ, которые с осуждением сообщили и о мотивах убийцы и с сочувствием об особенностях пострадавших, не скрыв место происшествия (пропагандистские госСМИ тут оказались толерантнее свободного интернета), а также быстрота и, можно сказать, искренность соболезнований, напомнившие 11 сентября 2001 года, заставляют предположить, что российская власть хочет оказаться другом в беде, пусть и подразумевая: мы же говорили, давайте бороться с общим врагом вместе.
Конечно, можно, как региональный сателлит Запада, вроде Катара или Саудовской Аравии, одной рукой слегка бомбить ИГ, а другой разбираться с извращенцами по шариату. Однако Россия в этой роли выступать не может и не хочет, а идея равноправного союзничества, на которое она претендует, реализуется не только против кого-то, но и если стороны принимают базовый список общих ценностей, который сейчас не так уж и короток, но и не чрезмерно длинен.
Как и в случае с 11 сентября, у России появился шанс, пусть в худших условиях, подчеркнуть общность ценностей с развитой частью мира и убрать одно из самых одиозных направлений во внутренней политике, которое мешает внешней. Чтобы она им воспользовалась, вероятно, имеет смысл не оставлять эту попытку совсем уж без внимания.
Александр Баунов
14.06.2016
Источник: carnegie.ru
Увидеть Орландо. Куда ведет диванный радикализм
Вчера колокола Первой методистской церкви города Орландо, Флорида, пробили 49 раз, в память о каждом из погибших 12 июня в гей-клубе «Пульс», где Омар Матин, мусульманин, гражданин США, устроил массовый расстрел.
Церковь скорбит жертвам, выражает соболезнование их друзьям, родственникам, коллегам — несмотря на то, что большинство убитых были гомосексуалами.
Во многих странах люди всех религий, национальностей, сексуальных ориентаций выходили на улицы и стояли всю ночь в память о погибших.
Но скандалы, дискуссии и политические дрязги, конечно, уже начались.
Дональд Трамп сцепился с Хиллари Клинтон — понятно, что он уже обвинил во всем ислам и сказал, что «принять беженцев из Сирии — это как Троянский конь, только еще ужаснее».
Начались опять споры о разрешении на ношение оружия. Ведь Омар Матин — несмотря на то, что его дважды вызывали в ФБР по подозрениям (обоснованным) в поддержке ИГИЛ, — вполне легально приобрел винтовку.
Русский интернет опять взорвался гомофобией: «А нечего устраивать свои парады, плясать в своих гей-клубах, сидели бы дома, не надо отсвечивать».
Такое ощущение, что у некоторых соотечественников эта массовая резня вызвала нечто вроде злорадства. Что даже неплохо, если за «плохо» считать равнодушие, которого слишком много. Российские социальные сети забиты постами о футбольных болельщиках, о драках в Старом порту Марселя, о скандале, который Ксения Собчак устроила в самолете, — вот это беспокоит, это близко.
Обычно трагедии объединяют людей. Даже если они произошли в другой стране, на другом континенте. 11 сентября. Массовое убийство в Осло руками Андерса Брейвика. Захват школы в Беслане.
Но не убийства в Орландо.
Странным образом это ужасное событие еще больше разделило наше общество — сочувствие даже не успело проклюнуться, как тут же произошло столкновение мнений на тему права геев жить своей жизнью.
«Любые люди, погибшие от рук террористов, сумасшедших, безумных стрелков, под бомбами, в случае стихийных бедствий — невинно убиенные, кем бы они ни были и что бы они в своей жизни ни делали», — говорит священник Михаил Владимиров, клирик Русской православной церкви заграницей, настоятель храма Святой Живоначальной Троицы Миссионерского центра Святителя Иннокентия, митрополита Московского (штат Нью-Йорк).
Но все не так очевидно для бывших советских граждан, которым никогда не было никакого дела до религии и которые внезапно покрестились уже в зрелых летах, и вдруг при любом случае с очень важным видом, хоть и предельно неточно, цитируют что-то там из Ветхого или Нового Заветов.
И вот они уже почти обвиняют жертв в Орландо — мол, сами виноваты, не надо высовываться. Не надо нам показывать ваши извращенные отношения. Не надо собираться больше трех — да и то у себя дома, за закрытыми ставнями.
Трансляция такого мнения вслух — тоже в определенном смысле терроризм. Это философия ненависти, неприятия. Которая мало чем отличается от радикального исламизма.
Ведь пресловутая культура толерантности возникла не на пустом месте и не из умозрительных построений — она пришла с жизнью, с массовой миграцией, с сексуальной свободой и ослаблением влияния клерикалов. С пониманием, что есть разные религии, разные традиции, разный цвет кожи, разные сексуальные предпочтения — и в современной жизни, где все перемешивается быстрее, чем броуновские частицы, мы не выживем без уважения и толерантности. Эта культура выстрадана, она заляпана кровью бунтов, терактов, убийств на почве ненависти.
В России, увы, никто не умеет договариваться. Любой человек уверен, что его право от рождения — в любой ситуации высказать самое категоричное мнение, основанное по большей части на инстинктах и суевериях.
Общественной дискуссии нет — есть массовая склока. Людей, даже близких по духу, по образу жизни, по положению в обществе, ничего не объединяет.
Объединяет разве что ненависть. Не важно, кого мы ненавидим — Обаму, Собянина, Собчак, но это определенно создает некие группы по убеждениям. И люди держатся за эту ненависть — она дает им хотя бы какое-то подобие единства. Причем ненавидеть лучше слепо — не важно, прав ты в своей ненависти или нет.
Собянин перекопал Москву — и это плохо. Берлин тоже все время перекопан — и те же самые русские совсем этого не замечают. Москва становится красивее и комфортнее — и это не важно, потому что здесь нет пространства для массового негодования.
В Орландо убили 49 человек — и сам факт не имеет такого значения, как то, что люди могут объединиться в своей жгучей неприязни к гомосексуалам.
Какой-то совсем иной подход к жизни. Будто любые чувства и мысли пробуждаются исключительно благодаря злости. Общество похоже на городскую истеричку, которая бродит по улицам, потрясает кулаками и возопит: «Будьте вы все прокляты!»
Не важно, зачем нам ненавидеть кого-либо, — ведь главное, что мы можем и хотим.
Мы тратим кучу сил впустую — и без малейшей пользы для себя и общества. Этот диванный радикализм — он ни о чем, в нем никакого смысла. Он не о справедливости, не о правах человека, не об уровне комфорта или социальной защиты. Он лишь удерживает нас на месте, не дает ни малейшего импульса к развитию.
При этом уровень массовой озлобленности, депрессии, беззащитности становится все выше — и это дело наших собственных умов. Мы делаем себя все более несчастными и беспомощными, потому что никому не понятно, чего мы хотим добиться этой яростной, но убогой ненавистью. У нее нет принципов, нет цели, нет смысла, нет последовательности.
В ненависти нет гуманизма, который дает импульс к прогрессу. Современный мир основан на сочувствии друг к другу, на понимании и лояльности — и только это ведет людей вперед, только это помогает делать жизнь удобной и спокойной.
Арина Холина
14.06.2016
Источник: Lenta.ru
