«Евразия.Эксперт» продолжает беседу с доктором исторических наук, профессором Александром Князевым об угрозах религиозного экстремизма в странах Центральной Азии. В предыдущей части были рассмотрены последствия ситуации в Мьянме для стран ЕАЭС и риски религиозной радикализации Казахстана, Кыргызстана и некоторых частей России. Сегодня речь пойдет о Туркменистане, Таджикистане и Узбекистане. Какая страна сегодня находится в наиболее уязвимом положении и почему?
– Есть еще три страны, которые не входят в ЕАЭС, но не менее важны для стабильного развития Евразии. Начнем с Туркменистана, где самая неясная ситуация в силу закрытости страны. В Марыйском велаяте действует радикальное религиозное подполье, имеющее связи с афганской территорией. Плюс не самая защищенная граница.
– Марыйский велаят – самый оппозиционный по отношению к официальному Ашхабаду. Но лучше начать с того, что в Туркменистане достаточно сильно сохранилась, а после распада СССР и усилилась родоплеменная дифференциация, в том числе и среди элит.
Сапармурад Ниязов, ахал-текинец по происхождению, был выходцем из детского дома, он особо не был включен в племенные связи. Видимо, поэтому ему удавалось удерживать баланс интересов среди выходцев из разнообразных кланов, рекрутированных в высшую политическую элиту. Там были представители и марыйских текинцев, и йомуды, и эрсары.
Его нынешний преемник – Гурбангулы Бердымухамедов, тоже ахал-текинец, но он за годы нахождения у власти очень сильно «почистил» элиту. В результате подавляющую часть ее стали представлять его соплеменники. Естественно, что элита потерявших места во власти племен стала принципиальным противником действующей власти.
Социально-экономическое положение в стране довольно сложное, если не сказать тяжелое. По уровню сложности социально-экономической ситуации Туркменистан конкурирует с Кыргызстаном и Таджикистаном. Все ранее имевшиеся льготы для граждан страны в начале лета были отменены. В 2016 г. был серьезный продовольственный кризис.
В ноябре текущего года президент Гурбангулы Бердымухамедов встречался с Владимиром Путиным в г. Сочи, после чего Туркменистан получил от России порядка $2,5 млрд в виде товарного кредита, в структуре которого большой долей присутствовали продовольственные товары.
Еще один фактор нестабильности заключается в том, что, в отличие от Таджикистана и Узбекистана, в Туркменистане сохранились сильные связи между элитами оппозиционных регионов и потомками мухаджиров, т.е. тех, кого в советское время было принято называть басмачами. После революции и гражданской войны они эмигрировали в Иран, Афганистан и другие страны, а сегодня они выступают с заявлениями о необходимости реституции, т.е. возврата ранее принадлежавшей им собственности, в первую очередь, земель.
– Примечательно, что озвученные ими претензии на земли удивительным образом географически совпадают с наиболее крупными или потенциально перспективными местами расположения нефтегазовых месторождений, например, Галкыныша.
– Еще один проблемный момент – туркменско-афганская граница, где регулярно фиксируется трафик наркотиков и оружия. В основном это касается Марыйского и Тедженского оазисов. Конечно, силовики проводят серьезные операции, но ситуация остается сложной. Все это несет опасность как для региона, так и для региональных интеграционных союзов.
Что касается религиозной сферы, то она со времен С. Ниязова находится под жестким контролем. Но на фоне затянувшегося социально-экономического кризиса не очень понятно, какие скрытые процессы происходят в обществе.
– Даже с точки зрения неспециалиста, поверхностно знакомого с ситуацией в регионе, Таджикистан выглядит как «слабое звено». Страна пережила гражданскую войну, последствия которой – неэффективная система госуправления, региональный сепаратизм – сохраняются до сих пор. Насколько сильны там позиции радикального ислама?
– Я думаю, что на сегодняшний день среди 5 стран региона в Таджикистане ислам играет наибольшую роль в жизни общества. Что касается его радикальных проявлений, то у Таджикистана от них очень хорошая «прививка».
– Пока живо и активно участвует в политике и в общественной жизни поколение людей, переживших вооруженный конфликт, позиция «лишь бы не было войны» будет сильна в обществе.
– Приведу один пример. 27 февраля 2005 г. в Кыргызстане и Таджикистане проходили парламентские выборы. В Кыргызстане это закончилось свержением Аскара Акаева и дальнейшим переформатированием государства. В Таджикистане тоже звучали призывы выйти на митинги, выразить несогласие с результатами выборов, но на улицы не вышел никто. Потому что люди знают, что такое гражданская война, они этого не хотят и остерегаются всего, что может к этому привести.
Сейчас в Таджикистане в активную жизнь входит поколение, которое не видело всех ужасов и лишений гражданской войны. Пока оно не вошло во взрослую жизнь, у Таджикистана есть запас времени.
– Вот когда смена поколений произойдет, тогда Таджикистан, возможно, станет самым «слабым звеном» в регионе. Но пока государство в состоянии контролировать ситуацию в религиозной сфере.
– Хотя опасность радикализации есть. В последнее время руководство Таджикистана активно наращивает отношения с Саудовской Аравией. И наращивание саудовского присутствия вызывает определенное беспокойство.
Но если ранжировать государства ЦАР по степени устойчивости, то, на мой взгляд, Таджикистан выглядит устойчивее, чем Кыргызстан. Во многом это обусловлено вышеназванной «прививкой», а также качеством политических элит. Дело в том, что политическая элита Таджикистана более консолидирована, чем киргизская.
– Продолжаем двигаться вдоль афганской границы. Несмотря на алармистские прогнозы, транзит в Узбекистане прошел в заданных параметрах. Стабильность одной из регионообразующих стран удалось сохранить. Тем не менее, наверняка в Ферганской долине присутствуют «спящие» исламистские ячейки. Насколько велика вероятность «раскачивания» стабильности под лозунгами исламизма?
– В Узбекистане сегодня сформирован значительный сегмент граждан, которые относятся к радикальным религиозным идеям индифферентно. И эта критически важная масса. Узбекское государство после распада СССР сделало, на мой взгляд, две важные вещи. Во-первых, узбекская власть достаточно жестко, не принимая в расчет соображения гуманизма, пресекла на корню все возникавшие симптомы. Можно вспомнить события в Андижане 1992 г., с возникавшим тогда «Адолатом», который впоследствии стал основой Исламского движения Узбекистана. После взрывов в Ташкенте в 1999 г. власть тоже отреагировала достаточно жестко, пространство для радикализма внутри страны было зачищено.
Еще один важный фактор – в Узбекистане существует сильная школа священнослужителей с хорошим теологическим образованием. Узбекские имамы и муллы, за редким исключением, получают системное обучение на родине. Причем сама система образования находится под контролем государства. Естественно, что служители культа прививают прихожанам религиозное мировоззрение, не противоречащее интересам государства. Конечно, к официальному духовенству у узбеков может быть и критическое отношение, если есть реальные основания для протеста, например, социально-экономические.
– Но в Узбекистане у граждан нет религиозной альтернативы. Если в Кыргызстане или Таджикистане человек, несогласный с муллой или не получивший от него ответа на свои вопросы, может пойти к радикалам, то в Узбекистане идти некуда. Эта сфера зажата и плотно контролируется.
– Еще один важный момент – институт маххали, который стали развивать с 90-х годов XX в. По сути, маххаля – это очень эффективный в условиях современного Узбекистана институт гражданского общества и общественного саморегулирования. Понятно, что они взаимодействуют с органами государственной власти, с силовыми структурами, органами правопорядка, но это работающий механизм.
Например, если молодой человек из маххали проявляет склонность к радикализму, то это сразу станет заметно, известно всем и к работе с ним подключатся и родители, и родственники, и друзья, и соседи.
– Значительную опасность для Узбекистана представляет нелегальная трудовая миграция, когда молодежь, не имея четких жизненных установок, часто недостаточно образованная, выезжая на заработки, попадает под влияние деструктивных идей.
– Сейчас узбеки пытаются решить эту проблему. Это единственная страна в регионе, которая внедряет систему государственного набора своих граждан для работы за границей. Подписано межправительственное соглашение с Россией, в более чем 10 городах открываются представительства миграционной службы Узбекистана, консульские отделы и прочее.
Такой подход представляется конструктивным, поскольку минимизирует нелегальную миграцию, позволяет учитывать и контролировать миграционные потоки. Страна-реципиент не будет страдать от криминализации мигрантов, а сами они будут защищены в правовом и социальном плане.
– Заключительный вопрос: сколько может, по вашему мнению, продлиться период такой «геополитической сейсмичности»? Что необходимо предпринять, чтобы «снизить интенсивность толчков»?
– Я сторонник той точки зрения, что глобальная конкуренция на уровне геоэкономики и геополитики между крупными центрами будет расти. Кроме того, появляются новые игроки – растет Индия, Бразилия, появляются новые мировые полюса.
Рано или поздно возникает ситуация когда мировые элиты, опирающиеся, разумеется, на какие-то страны, окажутся перед выбором: либо борьба на уничтожение, итоги которой непредсказуемы для всех, либо поиск новых правил игры, которые устроят большинство. А поскольку инстинкт самосохранения имманентно присущ человеку, рано или поздно «геополитическая сейсмичность» должна, вероятно, снизиться.
25.09.2017
Источник: eurasia.expert
