Багила Бухарбаева – бывший корреспондент Associated Press в Центральной Азии и лауреат премии имени Пола Хлебникова «Мужество в журналистике». Ее книгу The Vanishing Generation: Faith and Uprising in Modern Uzbekistan, опубликованную в 2019 году издательством университета Индианы, назвали важной для понимания современного Узбекистана и процессов религиозного возрождения и радикализации. В этой книге Бухарбаева фиксирует и свои личные впечатления, рассказывая о том, как некоторые из соседских мальчиков обратились в религию, а затем стали набожными, что сделало их мишенью для авторитарных властей страны. В интервью CAAN Багила Бухарбаева говорит, что “возвращение” Узбекистана к исламу после распада СССР было сумбурным, хаотичным и импульсивным процессом”, а “в более или менее мирных условиях, радикализм и насилие всегда будут выбором небольшого меньшинства”.
— Ваша книга называется The Vanishing Generation: Faith and Uprising in Modern Uzbekistan – “Исчезающее поколение: вера и восстание в современном Узбекистане». О чём она?
— Книга – это попытка понять «религиозное возрождение», которое произошло в Узбекистане после развала СССР, и показать, как режим бывшего узбекского президента Ислама Каримова подавил ту волну «ре-исламизации».
Тот активный «возврат к исламу» произошел в небольшом окошке, условно говоря, политической-идеологической свободы, которое возникло во время горбачевской перестройки и в первые годы независимости Узбекистана. Каримов очень быстро и громко то окошко захлопнул, и это касалось не только относительно свободы религии, но и всех других политических и гражданских свобод и прав.
Но, в тех, кто стал требовать большей религиозной свободы, и изучать и практиковать новые, ставшие доступными после развала союза, исламские учения, Каримов видел главную угрозу для своего пребывания у власти, и можно сказать, что последние лет 20 его 26-летнего правления превратились в непрерывную кампанию по отлову и заключению в тюрьмы подозреваемых в излишней религиозности (официально, в «религиозном экстремизме»).
Кампания проводилась очень жестокими методами – с применением пыток (с частыми смертельными исходами), психологическим давлением на подозреваемых и их близких; власти также практиковали методы исчезновения людей. Обвинялись они в терроризме, антиконституционной деятельности, планах создать исламское государство – всё это в большей части фабриковалось. По сути, эту кампанию можно сравнить со сталинскими чистками «врагов народа», когда запускается машина репрессий и потом её уже не остановить до самой смерти «вождя».
Что касается «исламского возрождения», понятно, что это был естественный процесс, движимый пост-колониальными чувствами, желанием освободиться от советской идеологии, и восстановить свои культурные, духовные ориентиры. Ещё в советское время в Узбекистане, Центральной Азии, существовал и неофициальный, и диссидентский ислам, и подпольная система религиозных школ, но по большому счёту традиции передачи религиозного знания были прерваны, не было свободной, открытой дискуссии и переваривания всех тех мыслительных, идейных, политических процессов и споров вокруг практики ислама в мусульманском мире. Поэтому «возвращение» Узбекистана к исламу после распада СССР было сумбурным, хаотичным и импульсивным процессом.
Освобождение от советской идеологии не означало, что все были готовы и могли осознанно выбрать что-то лучшее – а мир за пределами союза был и есть полон всяких других идеологий, и все они по-своему ограничены. Абсолютное большинство тех, кто в Узбекистане и в других постсоветских странах хотели теперь следовать «правильному» исламу, быть «настоящими» мусульманами, совершенно не имели представления о том, что ислам, как и любая религиозная система и идеология, разделен на разные школы, которые соперничают друг с другом, и все считают «свой» ислам правильным и настоящим.
И о том, что есть радикальные секты, нетерпимые к другим (вплоть до вооруженной борьбы с «неверными») и прочее. Кроме того, откуда большинству узбеков, только что вышедшим из советской изоляции, знать и разобраться в том, что происходит в разных исламских странах с политической точки зрения, и в том, как ислам используется в разных геополитических играх на Ближнем Востоке, и совсем рядом в Афганистане?
Таким образом получилось не возрождение в смысле духовного подъема в результате осознанного, глубокого поиска, а скорее бардак вроде детской эйфории, когда снимается запрет на сладкое.
Были те, кто увлеклись радикальными учениями, но они составляли меньшинство, и достаточно было нейтрализовать их, установить контроль над ними без массовых репрессий, которые искалечили жизни тысяч ни в чём не повинных людей.
К сожалению, так называемая «глобальная война США с терроризмом», начавшаяся в 2001 году, ещё больше развязала руки Каримову. И в целом, она способствовала усилению исламофобии во всем мире, превратив ислам в пугало, мешая понять настоящие причины разных проблем, связанных с насилием в мире.
— Вы отметили о нарушении закона и несправедливостях, от которых пострадали мусульмане. После смерти Ислама Каримова, государство по-видимому смягчило свой подход. Вспомним уничтожение т.н «чёрных списков», выпуск на свободу заключённых и закрытие печально известной тюрьмы «Жаслык». В какой мере вы согласны с этим?
— Да, можно сказать, что правительство Шавката Мирзиёева прекратило преследовать «религиозных» в тех масштабах, как это делал Каримов. Более того, он отменил чёрные списки, амнистировал многих, посаженных в тюрьмы при Каримове, и закрыл «Жаслык» – тюрьму в Каракалпакстане, известную особо жестокими условиями, которую в основном использовали для «религиозных».
Лично для меня, одним из самых обнадёживающим признаков того, что возврата к массовым репрессиям не будет, является работа узбекского правительства по возвращению домой жён и детей погибших или пленённых узбекских джихадистов, которые сейчас находятся в лагерях для беженцев в Сирии. Это гуманный и довольно символический жест, как бы означающий примирение и конец эпохи Каримова, его войны против своего народа без попытки понять корни, причины того что происходит в умах граждан, и решать проблемы, отвечать на угрозы каким-то разумным образом – не через насилие.
Хотя, судя по сообщениям разных организаций, которые занимаются мониторингом соблюдения прав верующих, процессы по обвинениям в религиозном экстремизме не прекратились и при Мирзиёеве.
— Если суть политики не изменилась, в чём причина?
-Мирзиёев сам выходец из старой системы – на протяжении 13 лет он был премьером при Каримове. И он опирается на ту же старую систему, на тех же чиновников и на те же силовые структуры. Сменилось первое лицо, а система, созданная Каримовым, ещё живет, почти в нетронутом виде. Поэтому было бы наивно ожидать кардинальных, быстрых реформ.
Говоря о преследованиях по религиозным и политическим мотивам, для того, чтобы говорить о полном отказе от этого, надо было бы распустить и обновить полностью системы госбезопасности и правосудия, и правоохранительные органы, которые изо дня в день на практике исполняли репрессивную политику Каримова, нарушая самым страшным образом, и совершенно безнаказанно, права людей. Представьте, как это всё отразилось на их психике, на их нравственном состоянии – наверно это одно из самых ужасных наследий режима Каримова. И, хотя Мирзиёев провёл какие-то чистки в службе госбезопасности и других силовых ведомствах, источники в стране говорят, что большей частью всё это превратилось в сведение счётов между разными группами внутри этих органов.
Всё это сложные процессы. Каримов не давал стране развиваться вообще по всем направлениям – ни экономически, ни политически, ни культурно, ни в смысле национального самосознания, ни в духовном плане.
Видно, что как государственный лидер Мирзиёев не так ограничен, как Каримов – он отказался от региональной изоляции, есть какие-то улучшения в смысле свободы СМИ. Но всё зависит от того, какие у него долгосрочные планы и амбиции. Главный вопрос: ограничиваются ли его амбиции сохранением власти и созданием возможностей для обогащения родственникам и другим лояльным фигурам, или же он хочет развивать страну и заботиться о гражданах этой страны.
-Разные источники говорят о растущем числе людей, которые хотят практиковать ислам в Узбекистане сегодня. Правда ли это или же это можно объяснить гласностью и озвучиванием людей этих настроений? Говоря в общем, в чём «хорошая» и «плохая» сторона этого вновь возродившегося интереса к религии?
-Если такие данные есть, то это довольно объяснимо. Человеку нужны какие-то ориентиры в жизни, какие-то ответы на вопросы, кто он, откуда, зачем, и как надо жить в мире, где так много насилия и несправедливости. Кто-то способен на личный, духовный поиск, но большинство нуждается в учителе, в готовой системе, в прописанных правилах, в регулярных проповедях, ритуалах.
В Советском Союзе была идеология, которая давала ответы на все вопросы – все были «советскими гражданами, строителями коммунизма («справедливого» общества), противостоящими эксплуататорскому капитализму». И эта идеология насаждалась с пелёнок. Но, кроме этого, советское правительство опять же с пелёнок обеспечивало все потребности граждан (на определённом среднем уровне) местом в садике, школой, дальнейшим образованием, работой, пенсией, медобслуживанием и так далее. В обмен на это, граждане должны были отказаться от многих свобод, включая свободу мыслить. То есть была всесторонняя «опека» – обеспечение жизненных потребностей и контроль за умами.
Было неизбежно, что на смену ушедшей советской идеологии придут другие. Возвращение к исламу для Центральной Азии это естественный процесс, которого не надо бояться. Мы в регионе привыкли смотреть на мир и на себя «русскими» глазами при Союзе, а теперь многие пытаются смотреть на себя и остальной мир с его проблемами – глазами «западного мира», а как для России, так и для Запада ислам – чужая религия. Если мы будем смотреть на ислам их глазами, мы будем отрицать какую-то часть самих себя. У исламского мира и Запада много «плохого» прошлого и настоящего. То же самое между Центральной Азией и Россией, включая насильственную кампанию большевиков по де-исламизации региона.
Сразу после развала союза был взрыв «исламизации», на котором все, и правительства, и многие простые граждане «обожглись», а теперь этот процесс продолжается. Не так шумно, но довольно стабильно.
Мне кажется не надо видеть в этом ни плохого, ни хорошего. Надо стараться понять, что происходит и почему, чтобы мы могли быть как можно более объективны в своих оценках.
Мы должны признать, как факт, что ислам – это часть нашей культуры и часть граждан будут к нему тянуться и его практиковать, и они имеют на это полное право. В то же время другие имеют полное право его не практиковать.
Но, конечно, мы больше не в советской изоляции и открыты влиянию разных течений внутри ислама, включая исламистские учения, которые используют религию для оправдания насилия. Но это проблема не ислама, а человека вообще. Мы, люди, способны любую идею довести до абсурда и фанатизма, и потом начать убивать друг друга во имя этих идей (история полна таких примеров – это и фашизм, и большевизм, и крестовые походы, и вообще большинство войн).
Поэтому, я думаю, надо перестать видеть в исламе в целом какую-то угрозу. Например, в Турции присутствие ислама в обществе очевидно и неоспоримо, но это не мешает стране развивать и экономику, и науку, и образование, и светскую культуру.
Я не думаю, что перед Центральной Азией стоит серьёзная угроза религиозного радикализма. В Узбекистане (который считается самым уязвимым, так как исламские традиции там исторически сильнее), даже при Каримове, в условиях жестоких преследований за религиозность и экономического коллапса, несопоставимо большее количество мужчин работоспособного возраста (они считаются наиболее уязвимыми в смысле религиозной радикализации) ехали на заработки в Россию, а не на вооруженный джихад в Афганистан и Ближний Восток. В более или менее мирных условиях, радикализм и насилие всегда будут выбором небольшого меньшинства.
Безусловно, региональные правительства могли бы значительно уменьшить риск религиозной и любой другой радикализации, повысив социальную и экономическую безопасность граждан, и предложив какие-то нравственные и духовные ориентиры, то есть показав, что светская политическая система, светское правительство могут быть справедливыми.
-Как это сопоставляется с ситуацией в сопредельных государствах?
-Если не считать Туркменистан, где после независимости всё пошло по известному сценарию, то вся центральноазиатские страны прошли и продолжают проходить через «ре-исламизацию».
Первая постсоветская волна была самой радикальной в Таджикистане, главным образом из-за того, что там борьба за власть между региональными кланами перешла в гражданскую войну, то есть исламизация проходила в общей обстановке насилия. Да, в Объединённую Таджикскую Оппозицию, которая сражалась с правительством Рахмона, входили и исламские силы, но они были умеренными. После окончания войны в 1997 году, исламистские силы вошли в коалиционное правительство. Но президент Рахмон постепенно их вытеснил с политического поля под предлогом борьбы с радикалами, а на самом деле по политическим причинам, для того чтобы сидеть у власти как можно дольше, а потом передать её сыну.
Из-за такой политической обстановки, слабости экономики и недавнего опыта войны, из Таджикистана вышло самое большое число джихадистов, по сравнению с другими центральноазиатскими странами, относительно количества населения страны, которое присоединилось к ИГИЛ в Сирии и Ираке.
Пример Кыргызстана интересен тем, что это страна, где государственный контроль над умами граждан – самый не жёсткий в регионе, и казалось бы, даёт полную свободу для «религиозных радикалов». И мы там уже почти 30 лет наблюдаем острую и активную политическую борьбу, но идёт она между региональными кланами, а не между «исламистами» и светскими силами.
В Казахстане меньше политической свободы, но он тоже неплохой пример того, как можно решать проблему религиозного экстремизма, не устраивая «государственный террор» по отношению к тем, кто обращается к исламу, даже принимая его консервативные формы (главное, что мирные). Казахские спецслужбы работают более точечно, выявляя радикальные ячейки и учителей. Хотя и не без нарушений и перегибов (то есть случаи, когда есть сомнения в обоснованности преследования тех или иных людей – за какие-то перепосты в соцсетях, например).
Но также есть использование контрпропаганды и публичное обсуждение проблемы – когда религиозные эксперты, историки, культурологи объясняют довольно убедительно, что можно быть мусульманином, не отказываясь от казахской идентичности и традиций, как того требует, например, салафизм. То есть чувствуется попытка общества понять, что нам нужно и полезно, а что нет.
Я думаю, нельзя недооценивать наши генетические, культурные механизмы самосохранения и способность нашего общества, даже на уровне здравого смысла, отличить истинную веру от разных суррогатов.
Еще надо помнить, я думаю, что мы теперь в целом более открыты миру, и всему тому, что в нём есть в плане идей и идейных противоречий. И надо помнить, что если некоторые жители региона становятся более религиозными, то многие другие выбирают светскость, основанную на общечеловеческих ценностях. Главное, чтобы всегда оставалась эта свобода выбора.
— В предисловии вашей книги вы пишете об исламофобии. Сегодня мы как будто находимся в том времени, когда мусульмане перестали быть той темой-страшилкой. Весной британский комик Набил Абдулрашид даже пошутил о том, что вирус Ковид-19 «заменил нас как угрозу номер один». Что вы думаете по этому поводу?
-Не думаю, что Ковид-19 займет место «радикального ислама» в западных обществах в качестве главной угрозы, и что это приведёт к уменьшению исламофобии.
Исламофобия основана на глубоко укоренившихся предрассудках, корни которых кроятся в расизме и дискриминационном разделении мира на «цивилизованный» и «нецивилизованный» (варварский), «развитый» и «неразвитый» (отсталый).
Для западного общества, или можно сказать условно, для всего христианского или постхристианского мира, акт насилия, совершенный «мусульманином», видится более страшным, чем акт насилия, совершенный «белым» человеком.
В США регулярно от рук полиции гибнут темнокожие граждане, сотни людей, включая детей, ежегодно гибнут от массовых расстрелов в учебных заведениях, но никто, по крайней мере в мейнстримовых СМИ, не выносит приговор всему американскому обществу, как это часто делается по отношению к исламу. А в борьбе США и остального западного мира против «исламского терроризма» погибли сотни тысяч мирных людей на Ближнем Востоке и в Афганистане – и эти убийства совершаются с помощью самого изощренного, эффективного, «передового» оружия, и западные СМИ не любят об этом рассказывать.
Сейчас мы видим, что в ответ на убийство учителя за карикатуры на пророка Мухаммада, президент Франции Эммануэль Макрон объявил, что ислам находится в кризисе. Это недальновидная позиция, которая может только усилить расовые и религиозные стереотипы и предрассудки против мусульман.
Надо понимать, что человек, совершающий убийство, – это преступник, далекий от какой-либо религии вообще. И видеть в убийце представителя ислама неразумно, даже если он сам говорит, что он действует во имя ислама.
В этой истории с карикатурами, в целом (если абстрагироваться от конкретных участников, для которых это личные трагедии), обе стороны фанатично отстаивают свои ценности. Одна абсолютизирует свободу слова, а другая – свою веру. Но если свобода слова – святыня для Европы, то почему там нельзя законодательно, или потому что это просто некультурно и неприлично, отрицать холокост, восхвалять Гитлера, высмеивать или оскорблять сексуальные меньшинства?
Что касается убийства «за религию», если человек склонен к насилию, то его «религия» тоже будет призывать к насилию. «Джихадистская» идеология даёт удобное оправдание насилию, более того, она говорит, что совершив насилие «во имя Аллаха», ты становишься героем, мучеником и получаешь билет в рай. И вполне возможно, если бы такой человек не попал под влияние такого рода пропаганды, то он совершил бы насилие по другим мотивам. Например, по отношению к жене и другим родным или чужим.
-Как можно построить демократическое общество там, где насилие является нормой? Где нужно начинать?
-На насилии нельзя построить ничего хорошего вообще. Неважно, исходит ли это насилие от отдельных людей, группы людей или государственной машины. Демократия, как система, сама по себе не панацея – в обществе, где насилие – норма, выборы будут приводить к власти силы, которые представляют, воплощают эту норму.
Мне кажется, у нас с пониманием демократии такая же проблема, как с пониманием ислама и религии вообще. У определенной группы населения идеализированное представление о демократии (вот будет демократия как на Западе, и все будет хорошо, процветание и справедливость); у другой группы людей идеализированное представление об исламе (вот все станут праведными мусульманами, как в арабских странах, и всё будет хорошо, процветание и справедливость).
На самом деле всё намного-намного сложнее. Мы зачастую идеализируем западные общества (не без помощи западной массовой культуры), не понимая, на чём на самом деле основано их экономическое преимущество и то, как работают их политические системы.
И относительно ислама, это же не застывшая система – одна для всех (по сути, любой человек может провозгласить себя учителем, основать секту и найти последователей, среди тех, кто не очень образован и легко поддается манипуляции). Поэтому для одного человека ислам может стать толчком, основой для истинного нравственного и духовного роста, и этот человек будет нести всем свет. А для другого он может стать оправданием насилия.
Я думаю, какой-то качественный сдвиг в сторону более гуманного и просветлённого общества, возможен только тогда, когда на это будет достаточный внутренний спрос общества, то есть, когда это станет осознанной внутренней потребностью достаточного количества людей.
23.12.2020
Источник: caa-network.org
